С чемоданами шли те, кто не выключает телефон на концерте
(Это текст о том, как правильно осуждать тех, кто осуждает осуждающих…)
… Таксист мой уголовник, не иначе, только с нар откинулся, пэтэушник, по-другому не может быть. Гонит 200 км в час. Сразу решила, что не доедем, и успокоилась.
— А я, знаете, летать боюсь, — вдруг зачем-то говорю, хотя молчала всю дорогу.
— А почему летать боитесь?
— Как это почему…
— Ну, чего боитесь-то?
— Как чего? Что упадем, боюсь.
— А, так это вы не летать боитесь!!! Вы СМЕРТИ боитесь! (Пауза) Но смерть-то она везде, не только в воздухе. (С интонацией – из фильма ужасов).
Сразу вспомнила у Тургенева: «А баран как оскалит зубы и молвит человечьим голосом: «Бяяяша, бяяяша».
Катастрофа 5 мая с SSJ-100 застала меня в воздухе. Я как раз подлетала к Шереметьево. На подлете начались проблемы. Мы то снижались, то поднимались, то сниже-поднимались. Мы зашли на третий круг. Ничего не объявляли. «Не переживайте, просто погода плохая, — сказал сосед, — все будет хорошо». Я посмотрела в окно на плохую погоду – небо в иллюминаторе было ясное-ясное. И знаете, что? Я не поверила своим глазам.
Ну, раз такая плохая погода, подумала я, спокойно разглядывая россыпь звезд на чистом небе, то ничего, то долетим, все хорошо будет, сказали же. Внизу – так же ясно, как и на небе – горели мигалки скорых и пожарных.
— Вот, Меламед, как ты куда-то летишь, так там сразу самолеты падают – пришло первое сообщение при посадке. (Да, было такое два раза).
— Это просто Всевышний дает мне понять, как тяжело Он работает, чтобы происходило то, что мне кажется само собой разумеющимся.
О жертвах мы тогда еще не знали.
Уже на земле выяснилось, что погиб рейс Москва – Мурманск и 41 его пассажир, из них один стюард Максим Моисеев, который спасал пассажиров до последнего, пока не задохнулся (думаю, я бы так не смогла), что 33 пассажира успели эвакуироваться, из них почти все с большими сумками (думаю, я бы так не смогла). Спаслись все с первого по десятый ряд. Из хвоста – только двое.
На утро началось. У нас любая трагедия – повод для сражения всех со всеми – кстати, довольно уникальная черта русскоязычного фейсбука (проверяла).
Любое значительное событие не объединяет, а разделяет людей, что, конечно, говорит о здоровье общества.
На утро, сражаясь с невидимым мне врагом, френды в моей ленте, обличали обличающих — тех, что винят пассажиров с сумками, которые могли блокировать своим багажом выход на эвакуацию. Я почему-то вижу только одну часть сражения, другая закрыта для меня. Я не вижу этих поганцев, тех, с кем они воюют. Только по шрамам от невидимых мне побоев рисуется облик противника, который, как надо понимать, патриотически и истерически настроен и вместо того, чтоб винить состояние авиапарка, обвиняет людей.
Невозможно знать, как именно вели себя пассажиры, не стоит раздувать истерику, орут интеллигентные друзья мои. Мы не видели, нас там не было, а если б и были, то неизвестно, как бы и что…
Действительно, может быть, мы и сами бы мародерствовали, тащили бы свои чемоданы, а может, и чьи чужие бы подхватили под шумок. Да, согласна я, кто ж знает про себя такое. Мы же не существуем здесь и сейчас, мы теплохладно пребываем. Существование с нами случается исключительно редко. Может, и я бы в горящем самолете с кого-то сапоги стаскивала. Ну да, ну да… Опять же коронки золотые недешевы. Понимаю. Вы интеллигентные, вы никого не осуждаете. Только осуждающих, только их…
Не было нас там, да. Правда, на видео катастрофы вполне отчетливо видно, как на фоне страшных криков со своими довольно большими чемоданами (для ручной клади они как-то слишком громоздкие) спокойно идут спасенные. Вполне можно восстановить картину «до»…
Три раза я сама оказывалась в ситуации, которую я оценивала как угрожающую для жизни, и знаю, что мозг отключается полностью, а спустя время очнешься там, где очнешься – хорошо, если со спасенным ребенком на руках, а можешь и с чемоданчиком. А? Почему нет? Потом думай всю жизнь: сумки выжили – люди нет.
В этот момент тебя уже нет. Только тело бежит, кувыркается, спасает эту Юлю Меламед.
И вот в этой войне, в которой мне видно только «наших», ввалюсь-ка я в самую гущу. В общем, да, хочу осудить тех, кто осуждает осуждающих. А что? Беллюм омниум, срачу срач.
Солидарна я, как ни странно, только с одним комментарием, написала его одна девушка, которую хорошо знаю по фейсбуку, и похоже у нее всё хорошо с головой и с сердцем. «Чемоданы из горящего самолета тащили те же люди, что не выключают телефоны на концерте». Да, ужасное обобщение. Но с ним-то я и солидарна.
Наш человек не соблюдает правил. Вообще. Никаких. Их даже никто не слушает. Их как будто нет.
Не выключает телефон в кино, в театре, на концерте и тот трезвонит, когда кто-то взял вот и выложил перед тобой свою душу, на разрыв аорты, а тут дринь-дринь-дзынь-шмынь на весь зал. Хотя есть правило: выключать. Для этого же не надо быть высокоморальным. Надо просто соблюдать правила поведения на концерте.
На фестивальных фильмах люди в середине просмотра на весь зал орут, кто кому должен уступить место. Хотя есть жесткое правило: если пришли после начала сеанса — садитесь на свободные места. Почему даже на фестивалях этого нельзя объяснить так, чтоб поняли? Вы же мешаете разборками другим. В Москве люди паркуются как попало — крокодилы с бегемотами лучше паркуются — и залепляют номерок бумажкой. В пробке половина автомобилистов едет по обочине. И да, в самолете, в момент экстренной эвакуации люди вытаскивают ручную кладь. Это же не про мораль. Это про правила.
Для чего созданы все эти разнообразные правила? Да, для сущих пустяков. ЧТОБЫ НЕ МЕШАТЬ ДРУГИМ слушать, смотреть, ездить, жить, выживать. Это и называется старомодным словом цивилизованность.
И да, это не про русских вовсе, если вы подумали… Это такие социальные практики людей, живущих в новой России. Это навыки выживания здесь и сейчас. Мы предпочитаем индивидуальные, а не коллективные стратегии выживания. Нам легче нарушить все правила, нам сподручней наплевать на законы и на соседей. Так эффективнее.
… Дело в том, что я аэрофоб. Вот ничего я не фоб. Только аэро. Смерти я боюсь, как разъяснил мне водила-уголовник. Он прав. Летать-то я не боюсь, летала бы да летала…
Может, с вестибулярным аппаратом что-то. Любое дыхание самолета, любое отклонение от идеально прочерченной линии, не говоря уж о турбуленции – отзываются во мне животным ужасом. Я чувствую каждый сантиметр из 10 тысяч метров, что подо мной. Каждый сантиметр представляет проблему, каждый дышит смертью. И каждый сосед представляет угрозу. Большую. Если, не приведи бог, что…
