О Великой Княжне Ольге Николаевне Романовой
В одном из стихотворений в прозе И. С. Тургенев назвал героиню его — «девушка», а потом решил уточнить этот образ и добавил — «русская девушка». Чуткий художник лучше других знал, что на нашей земле самородной красотой вырастала русская девушка; что сложившиеся исторически черты ее характера, ее проявленный нашей великой литературой глубокий и прекрасный облик — резко выделили ее в явление самобытное, в одну из красот нашего народа; красот — таких нам дорогих и таких горделивых.
С глубокой болью поэтому переживаем мы, при виде общего крушения всего прекрасного в нашей несчастной стране, утрату, дорогую утрату облика и типа русской девушки — одной из наших неотъемлемых и коренных драгоценностей.
Мы верим, конечно, что утрата эта временная, что в будущей России и взойдет и окрепнет новая поросль достойных преемниц девушек Пушкина, Тургенева и Чехова; и это будет великое благо русской жизни.
Нам хочется привлечь внимание к одному из прекрасных образов так недавно и так трагически ушедшей из русской жизни девушки, пока одной из последних подлинных, по чертам характера и общему облику своей юной жизни — русских девушек.
Мы говорим о старшей дочери покойного Государя Императора — Великой Княжне Ольге Николаевне. Хочется вспомнить о ней в день святой благоверной княгини Ольги, так как в лице Ольги Николаевны нам рисуется не только типичная русская девушка, но и русская Великая Княжна у последних дней прервавшейся пока русской истории.
И тут намечаются какие-то красивые и интересные связи, как-то лишней величавой чертой украшается русская женщина, русская девушка. С нашего детства и от зари русской истории мы знаем имя княгини Ольги, или, как называл ее Константин Багрянородный, «Ольги, княгини России». Одна из первовестниц, «денница» христианства на Руси, мудрая и властная правительница, бабка и предтеча святого Владимира, она нам близка и по летописным записям, и по первым рассказам истории, и по суровому образу, начертанному Васнецовым, близка русскому человеку по любимому имени ее, звучащему чуть ли не в каждой русской семье.
На заре нашей истории, во главе мужественных и неустроенных еще славянских племен — женщина, княгиня Ольга. Это — предранний символический образ русской женщины, ее самостоятельности, ее роли в нашей литературе и жизни. Затем вспоминается Екатерина Великая, и у заката ведомой нам истории России — Великая Княжна Ольга.
Ее — скромную прекрасную русскую девушку — я не сопоставляю, не сравниваю, не обобщаю, конечно, с теми великими женскими образами, уже хотя бы потому, что она и не жила, на своем коротком веку, самостоятельной жизнью, не проявила той деятельности, по которой мы могли бы ценить ее полностью как русскую женщину. Но в ее биографии встречаются черты и факты, которые воскрешают невольно в памяти образы величавых русских жен и придают какую-то сокровенную силу этому девичьему образу.
После трагической кончины Царской Семьи осталось мало документальных следов, в виде дневников, переписки, воспоминаний самых близких лиц, на основании которых можно было бы восстановить полно и правдиво жизнь и образ Великой Княжны.
Августейшая Семья проводила обыкновенно зиму в Царском Селе, которое Государь часто в дневнике называет «милое, родное, дорогое место». Там, неподалеку от Большого дворца, в парке, прорезанном маленькими искусственными озерами, возвышался полускрытый деревьями скромный белый Александровский дворец, в котором осенью 1895 года родилась первая дочь молодой Царской Семьи Великая Княжна Ольга. О дне рождения ее мы читаем такую подробную запись в дневнике Государя: «3 ноября. Пятница. Вечно памятный для меня день, в течение которого я много выстрадал! Еще в час ночи у милой Аликс начались боли, которые не давали ей спать. Весь день она пролежала в кровати в сильных мучениях — бедная! Я не мог равнодушно смотреть на нее. Около 2 час. ночи дорогая Мама приехала из Гатчины; втроем с ней и Эллой (Великая Княгиня Елизавета Феодоровна) находились неотступно при Аликс. В 9 часов ровно услышали детский писк и всё, мы вздохнули свободно! Богом посланную дочку при молитве мы назвали Ольгой!»
Запись 5 ноября: «Сегодня я присутствовал при ванне нашей дочки. Она -большой ребенок, 10 фунтов весом и 55 сантиметров длины. Почти не верится, что это наше дитя. Боже, что за счастье! Аликс весь день пролежала… она себя чувствовала хорошо, маленькая душка тоже».
6 ноября: «Утром любовался нашей прелестной дочкой. Она кажется вовсе не новорожденной, потому что такой большой ребенок с покрытой волосами головкой».
Крестины новорожденной Великой Княжны Ольги состоялись в табельный день рождения вдовствующей Государыни Императрицы Марии Феодоровны, 14 ноября.
В ближайшие годы в Царской Семье появились еще три дочери — сестры Великой Княжны: Татьяна (1897 год), Мария (1899 год) и Анастасия (1901 год).
Августейшие родители их всегда делили на «старших» (Ольгу и Татьяну) и «младших»; естественно, что и в их среде большая близость и общность интересов постепенно установилась по этим парам. Все они росли в исключительно дружной, жившей ладом, образцовой Царской Семье, под неослабным и глубоко душевным вниманием прекрасной их матери-Государыни.
Дети велись всецело Императрицей. «От первых месяцев, — вспоминает П. Жильяр, — я сохранил совершенно отчетливое воспоминание о крайнем интересе, с коим Императрица относилась к воспитанию и обучению своих детей, как мать, всецело преданная своему долгу».
Государь в обыкновенное время видел своих детей довольно мало: его занятия и требования придворной жизни мешали ему отдавать им все то время, которое он хотел бы им посвятить. Он всецело передал Императрице заботу об их воспитании и в редкие минуты близости с ними любил без всякой задней мысли, с полным душевным спокойствием наслаждаться их присутствием».
У каждой из девочек была своя особая русская няня. Когда Княжны подрастали, няньки превращались в горничных; все они были простые крестьянки и передали своим питомцам чистую русскую речь, любовь к иконам, лампадкам, к старине и сказкам.
Когда Великой Княжне Ольге исполнилось восемь лет, она начинает все чаще появляться вне дворца с Государем, у которого в дневнике появляются краткие записи: «В 11 с полов. поехал с Ольгой к обедне»; «тотчас после завтрака поехали с Ольгой… в Царское Село»; «поехали с Аликс и Ольгой посмотреть полковое учение улан».
Дни рождения Наследника одинокий Государь проводил время со старшими дочерьми: «Завтракал с Ольгой и Татьяной»; «был у обедни с детьми»: «Аликс завтракала с нами, т. е. со мной, Ольгой и Татьяной».
Первой ее учительницей была госпожа Е. А. Шнейдер, гофлектриса Государыни. Затем старшим учителем, назначавшим других наставников, и учителем русского языка был П. В. Петров.
«Дети Их Величеств, — замечает А. А. Танеева, — были горячие патриоты; они обожали Россию и все русское; между собой говорили только по-русски». На сохранившихся письмах Великой Княжны виден четкий круглый, добрый почерк. Иностранные языки преподавали: английский — m-r Гиббс и французский m-r Жильяр, немецкий — г-жа Шнейдер; по-немецки Княжны не говорили.
С конца сентября 1905 года в особой классной комнате начались уроки французского языка, которому Великую Княжну учил благороднейший П. Жильяр, впоследствии воспитатель Наследника-Цесаревича. Продолжая занятия со своими ученицами, П. Жильяр сделал такое наблюдение: «Одна подробность особенно ясно обнаруживает заботу о точности, которую Императрица вносила в свое попечение о дочерях, и свидетельствует также о внимательности, которую она хотела внушить им к их наставникам, требуя от них порядка, который составляет первое условие вежливости.
Я всегда при входе находил книги и тетради старательно разложенными на столе перед местом каждой из моих учениц. Меня никогда не заставляли ждать ни одной минуты». Как истые учащиеся, Княжны мечтали о лете, об иной, милой, свободной жизни, поездках в шхеры или в Крым. Большим разнообразием и счастьем после безконечных северных зим были для царских детей и поездки в Крым. Особенно памятным для Великой Княжны Ольги было посещение Ливадии осенью 1911 года.
На яхте «Штандарт» подошли к Ялте — пестрая толпа, флаги, южное солнце; дальше виноградниками в колясках приехали к Ливадии, и здесь ждала прекрасная новость: белый, сооруженный в итальянском стиле новый дворец. Комнаты Великих Княжон, Наследника, их нянь, столовая и большая белая зала занимали верхний этаж, откуда особенно заманчиво расстилалось море. А. А. Танеева вспоминает:
«В эту осень Ольге Николаевне исполнилось шестнадцать лет, срок совершеннолетия для Великих Княжон. Она получила от родителей разные бриллиантовые вещи и колье. Все Великие Княжны в шестнадцать лет получали жемчужные и бриллиантовые ожерелья, но Государыня не хотела, чтобы Министерство Двора тратило столько денег сразу на их покупку Великим Княжнам, и придумала так, что два раза в год, в дни рождения и именин, получали по одному бриллианту и по одной жемчужине. Таким образом у Великой Княжны Ольги образовалось два колье по тридцать два камня, собранных для нее с малого детства.
Вечером был бал, один из самых красивых балов при Дворе. Танцевали внизу в большой столовой. В огромные стеклянные двери, открытые настежь, смотрела южная благоухающая ночь. Приглашены были все Великие Князья с их семьями, офицеры местного гарнизона и знакомые, проживавшие в Ялте. Великая Княжна Ольга Николаевна, первый раз в длинном платье из мягкой розовой материи, с белокурыми волосами, красиво причесанная, веселая и свежая, как цветочек, была центром всеобщего внимания. Она была назначена шефом 3-го гусарского Елисаветградского полка, что ее особенно обрадовало. После бала был ужин за маленькими круглыми столами».
Начиналась жизнь взрослой дочери Государя.
Внешне это было связано с парадной, показной жизнью нашего блистательного Двора-появление с Государем на торжествах, на придворных балах, в театрах; с Государыней — на благотворительных базарах, в поездках по России.
Многие помнят стройную, изящную фигуру старшей дочери Государя, радостно украшавшей царские выходы. Но все это внешнее, блестящее, парадное, показное, что для случайного, поверхностного наблюдателя, для толпы, составляло какой-то законченный облик Великой Княжны и делало ее такой похожей на ее сестер, совершенно не гармонировало ни с подлинной скромной и простой повседневной жизнью Великой Княжны Ольги, ни с истинным строем внутреннего мира девушки, которая сумела развить, а часто и проявлять свою глубокую индивидуальность, девушки, у которой были свои думы и мысли и намечались свои дороги не поверхностного, а глубокого восприятия жизни.
В последние годы перед войной, когда Великой Княжне исполнилось восемнадцать лет, о ней можно было говорить как о сложившемся юном характере, полном неотразимого обаяния и красоты; многие, знавшие ее в те годы, довольно полно и поразительно созвучно очерчивают строй ее сложного ясного внутреннего мира. Невольно ее рисуют пока на фоне всех дружных, всегда бывших вместе Августейших сестер.
П. Жильяр с умиленными чувствами вспоминает своих учениц в эти годы: «Старшая, Ольга Николаевна, обладала очень живым умом. У нее было много рассудительности и в то же время непосредственности. Она была очень самостоятельного характера и обладала быстрой и забавной находчивостью в ответах. Вначале мне было не так-то легко с нею, но после первых стычек между нами установились самые искренние и сердечные отношения. Она все схватывала с удивительной быстротой и умела придать усвоенному оригинальный оборот. Ольга и Мария Николаевны были похожи на Семью отца и имели чисто русский тип.
Ольга Николаевна была замечательно умна и способна, и учение было для нее шуткой, почему она иногда ленилась. Характерными чертами у нее были сильная воля и неподкупная честность и прямота, в чем она походила на мать. Эти прекрасные качества были у нее с детства, но ребенком Ольга Николаевна была нередко упряма, непослушна и очень вспыльчива; впоследствии она умела себя сдерживать. У нее были чудные белокурые волосы, большие голубые глаза и дивный цвет лица, немного вздернутый нос, походивший на нос Государя».
Два вопроса невольно возникают в интересах более подробной обрисовки характера Великой Княжны: первый — ее индивидуальные отличия в сравнении с внутренним миром ее любимой сестры, почти погодка, росшей с ней в одних и тех же условиях, Великой Княжны Татьяны, вопрос, завещанный еще Пушкиным, да еще в этой созвучной игре имен, как в чисто русской семье Лариных, — вечный вопрос двух основных женских характеров — Марфы и Марии; второй — ее отношения к Государю и Государыне, то есть к тем основным влияниям, среди которых и создался ее характер».
Душевный мир Великой Княжны Ольги слагался в кругу на редкость сплоченной, деятельной взаимной любовью, прекрасной внутренним ладом Царской Семьи. А святыня семьи — самый прочный и незаменимый фундамент для построения человека, для расцвета всего прекрасного в нем. «Их маленькие детские души, — с мудрой любовью говорил Достоевский, — требуют безпрерывного и неустанного соприкосновения с вашими родительскими душами, требуют, чтобы вы были для них, так сказать, всегда духовно на горе, как предмет любви, великого нелицемерного уважения и прекрасного подражания». И это именно было в Царской Семье. В те немногие часы, когда Государь мог быть с детьми, он озарял их своим высоким нравственным светом и примером.
Из сестер Великая Княжна Ольга была ближе всех с совершенно иной по характеру Татьяной Николаевной; особенно нежные отношения старшей сестры были у нее к Наследнику, который ее любил больше всех в семье — и когда обижался из-за чего-нибудь на отца и мать, то заявлял им, что он Ольгин сын, собирал свои игрушки и уходил в ее комнату.
«Далекими кажутся мне годы, — вспоминает А. А. Танеева, — когда подрастали Великие Княжны и мы, близкие, думали о их возможных свадьбах. За границу уезжать им не хотелось, дома же женихов не было. С детства мысль о браке волновала Великих Княжон, так как для них брак был связан с отъездом за границу. Особенно же Великая Княжна Ольга Николаевна и слышать не хотела об отъезде из родины. Вопрос этот был больным местом для нее, и она почти враждебно относилась к иностранным женихам».
«В конце мая, — вспоминает П. Жильяр, — при Дворе разнесся слух о предстоящем обручении Великой Княжны Ольги Николаевны с принцем Каролом румынским. Ей было тогда восемнадцать с половиной лет. В начале июля, когда мы были однажды наедине с Великой Княжной Ольгой Николаевной, она вдруг сказала мне со свойственной ей прямотой, проникнутой той откровенностью и доверчивостью, которые дозволяли наши отношения, начавшиеся еще в то время, когда она была маленькой девочкой: «Скажите мне правду, вы знаете, почему мы едем в Румынию?»
Я ответил ей с некоторым смущением: «Думаю, что это акт вежливости, которую Государь оказывает румынскому королю, чтобы ответить на его прежнее посещение».
«Да, это, может быть, официальный повод, но настоящая причина?.. Ах, я понимаю, вы не должны ее знать, но я уверена, что все вокруг меня об этом говорят и что вы ее знаете». Когда я наклонил голову в знак согласия, она добавила: «Ну, вот так! Если я этого не захочу, этого не будет. Папа мне обещал не принуждать меня… а я не хочу покидать Россию». «Но вы будете иметь возможность возвращаться сюда, когда вам это будет угодно».
«Несмотря на все, я буду чужой в моей стране, а я русская и хочу остаться русской!»
Через месяц запылали первые зори Великой войны. Царская Семья, как затем и многие, многие хорошие семьи, была «призвана» на эту страду России. Государь часто отлучался из Царского Села, а затем и совсем переселился в Ставку. Государыня возложила на себя большой труд по организации помощи раненым и вскоре сама стала, кроме того рядовой сестрой милосердия.
Старшие Великие Княжны явились ее усердными и деятельными помощницами. Первые годы войны, когда внимание всех было приковано всецело к фронту, совершенно перестроили жизнь Великой Княжны Ольги. Из замкнутого круга семьи с ее простой, строго размеренной жизнью ей пришлось, вопреки всем склонностям и чертам ее характера, повести жизнь работницы вне семьи, а иногда и общественного деятеля.
Отношения с отцом у Великой Княжны Ольги складывались оригинально. Внешне на него похожая, «дочь отца», как ее часто называли, она с детских лет горячо полюбила его.
В последние годы она все более и более любила уединяться. Писала стихи, и книга была ее вечной спутницей. Любимейшей фигурой истории была у нее Екатерина II.
В начале февраля 1917 года Великая Княжна Ольга Николаевна была больна воспалением уха, и вся семья обычно собиралась у нее в детской; там же играл с Наследником приехавший к нему в гости кадет 1-го корпуса, подозрительно кашлявший и на другой день заболевший корью. Дней через десять этой же болезнью и в сильной форме заболели Великая Княжна Ольга и ее любимец Наследник. Болезнь протекала весьма бурно, при температуре 40,5°. В полузабытьи Великая Княжна видела около себя Государыню в белом халате, и до нее долетали разговоры о каких-то безпорядках и бунтах в Петрограде.
После выздоровления Великой Княжны жизнь ее, как и всей Царской Семьи, сложилась крайне своеобразно. Поневоле, так как кругом все было так тяжело: Россия, которую они все так любили, гибла; их все предательски покидали. Самые близкие, те придворные, о которых в Царской Семье говорили с такой нежной лаской, а некоторым из них Великая Княжна посылала в Ставку свои милые письма; люди, которые были приняты как родные («Сашка с нами завтракал; он остался тем же и дразнил Ольгу, как всегда», — писала Государыня в июне 1917 года про одного из них), почти все покидали осиротевшую Семью. «С., самого их близкого друга, Ее Величество и дети все время ожидали, но он не появлялся, и другие все тоже бежали», — пишет А. А. Танеева. Великие Княжны переживали это очень тяжело.
Благороднейший, до конца преданный Царской Семье лейб-медик доктор Е. С. Боткин отмечал в своем дневнике особенную чуткость и нежность Великой Княжны Ольги к людям, к чужому горю: «Я никогда не забуду тонкое, совсем непоказное, но такое чуткое отношение к моему горю… Я все вспоминаю покойную княжну М. Голицыну, которая была совсем порабощена чутким сердечным отношением к ней Ольги Николаевны, тогда еще совсем маленькой, когда бедная княжна оплакивала потерю своей прелестной внучки… Сейчас забегала Ольга Николаевна- право, точно Ангел, залетом… А как Ольга Николаевна музыкальна и какие она успехи делает!»
Рабочий А. Якимов, бывший в охране, сказал следователю: «Ольга, Мария и Анастасия важности никакой не имели. Заметно по ним было, что были они простые и добрые».
Острые нравственные муки и крестный путь начались для Великой Княжны Ольги со времени отъезда Их Величеств из Тобольска.
Когда стало известно, что Августейшие родители должны уехать и разрешено с ними ехать лишь одной из дочерей, Великие Княжны посоветовались между собой и решили, что Ольга Николаевна слаба здоровьем и ей лучше остаться в Тобольске, где оставался и Наследник.
«Я с содроганием вспоминаю эту ночь», — пишет Т. Боткина, — и все за ней последующие дни, можно себе представить, каковы были переживания и родителей, и детей, никогда почти не разлучавшихся и так сильно любивших друг друга. Дети оставались в чужом городе одни, больные, не зная, когда увидятся с родителями. К тому же приближалась Пасха, великий праздник, особенно чтимый Их Величествами, который они всегда привыкли проводить вместе, говея на Страстной неделе».
12 апреля вечером, когда приготовления к отъезду были закончены, П. Жильяр видел Государыню, которая сидела на диване, имея с собой рядом двух дочерей; они так много плакали, что их лица опухли.
Около четырех часов утра, когда на рассвете бледного весеннего дня сибирские кошевы отъехали от губернаторского дома и завернули за угол, отрывая от оставшихся дорогих Государя и Государыню, отца, мать и сестру, увозимых в неизвестность, окруженных солдатами с винтовками, три фигуры в серых костюмах долго стояли на крыльце и медленно, одна за другой, вошли в дом… «Великие Княжны, — как писал П. Жильяр, — возвращаются к себе наверх и проходят, рыдая, мимо дверей своего брата.
22 апреля — грустный канун Пасхи; все подавлены; от уехавших нет вестей. Великая Княжна Ольга пишет одно из последних, дошедших до нас писем, в котором, конечно, прежде всего передает тревоги и вести об увезенных: «Живут в трех комнатах, едят из общего котла, здоровы. Дорога очень утомила, так как страшно трясло. Маленькому лучше, но еще лежит. Как будет лучше, поедем к нашим. Ты, душка, поймешь, как тяжело. Стало светлее. Зелени еще никакой. Иртыш пошел на Страстной. Летняя погода. Господь с тобой, дорогая. От всех крепко целую, ласкаю».
4 мая караулы при оставшихся были заняты латышами во главе с кочегаром Хохряковым и жестоким жандармским сыщиком Родионовым, который уже на следующий день во время богослужения поставил около престола латыша следить за священником; это так всех ошеломило, что Великая Княжна Ольга Николаевна, — вспоминает Е. Кобылинский, — плакала и говорила, что если бы знала, что так будет, то она не стала бы просить о богослужении. Обращение с Великими Княжнами становилось все более и более возмутительным. Родионов не позволил Великой Княжне Ольге Николаевне не только запирать на ночь дверь их спальни, но и затворять ее, чтобы, как он говорил, «я каждую минуту мог войти и видеть, что вы делаете». Волков что-то сказал ему по этому поводу: «Девушки, неловко…»
Родионов сейчас же помчался и в грубой форме повторил свой приказ Ольге Николаевне. Великим Княжнам нельзя было без его разрешения не только выходить гулять, но и спускаться на нижний этаж. Чувства, пережитые Великой Княжной Ольгой, лучше всего характеризуются двумя известными стихотворениями-молитвами, переписанными в Тобольске. В доме Ипатьева впоследствии были найдены книги Великой Княжны Ольги Николаевны, среди них английская книга «End Mary Sings Magnificat» (на первом листе — изображение креста и написанные рукою Государыни стихи; на обратной стороне рукою Государыни написано: В. К. Ольге 1917г. Мама. Тобольск); в книге вложены нарисованные и вырезанные из бумаги изображения церкви Спаса Преображения в Новгороде и, кроме того, вложены три листика бумажки; на одном из них написано стихотворение «Разбитая ваза» Сюлли Прюдома, на двух других рукою Великой Княжны написаны стихотворения.
7 мая покинули Тобольск.
По словам Т. Боткиной, издевательство охраны продолжалось на пароходе, все прогрессируя. К открытым дверям кают Великих Княжон были приставлены часовые, так что они даже не могли раздеться; вся провизия, присланная Их Высочествам жителями и монастырем, была отобрана.
В Тюмени на пристани собралась громадная толпа народа, приветствовавшая Царских детей; под сильным конвоем их провели к специальному поезду, который ночью 11 мая прибыл в Екатеринбург.
«Утром, — вспоминает П. Жильяр, — около 9 часов несколько извозчиков стали вдоль нашего поезда, и я увидел каких-то четырех человек, направлявшихся к вагону детей. Прошло несколько минут; матрос Нагорный пронес Наследника; за ним шли Великие Княжны, нагруженные чемоданами и мелкими вещами. Шел дождь; ноги вязли в грязи. Несколько мгновений спустя извозчики отъехали, увозя детей к городу. Рядом с Великой Княжной Ольгой сел Заславский».
Пятьдесят три дня жизни в Екатеринбурге были для Великой Княжны Ольги, как и для всей Царской Семьи, днями физических лишений, невыносимой нравственной пытки, издевательства разнузданной охраны, полной оторванности от мира, обреченности и вечной тревоги. Это была уже не жизнь, несмотря на всю духовную силу сплоченной Царской Семьи. Размещались в верхнем этаже дома Ипатьева. Великие Княжны занимали комнату с одним окном, выходящим на Вознесенский переулок, рядом с комнатой Их Величеств, дверь из которой была снята; первые два-три дня кроватей в их комнате не было; спали на полу.
О жизни Царственных мучеников за это время мы узнаем из рассказов камердинера Государя, Т. Чемадурова, и рабочих, бывших в охране. Вставали в восемь-девять часов утра, собирались в комнате Государя, пели молитвы; Государыня с дочерьми днем вышивала или вязала; гуляли час-полтора; часто на эти прогулки Великая Княжна Ольга Николаевна выносила больного Наследника; никаким физическим трудом заниматься не позволяли. Обед бывал около трех часов дня, пища приносилась из советской столовой, а позже разрешено было готовить дома; обед был общий с прислугой; ставилась на стол миска, ложек, вилок не хватало; участвовали в обеде и красноармейцы, которые входили в комнаты, занятые Царской Семьей, когда хотели.
Великие Княжны иногда пели духовные песнопения. Херувимскую песнь, а как-то и грустную светскую, на мотив песни «Умер бедняга в больнице военной».
А в это время из комендантской комнаты (наискосок от комнаты Великих Княжон) неслось под звуки пианино пьяное пение ухабистых или революционных песен. Внутри помещения и снаружи стояли часовые. Устраивалась перекличка заключенным. Когда Княжны шли в уборную, красноармейцы шли за ними; всюду писали разные мерзости; залезали на забор перед окнами царских комнат и «давай разные нехорошие песни играть», как показал один из чинов охраны; крали мелкие вещи; по вечерам Великих Княжон заставляли играть на пианино. Только глубокая вера и сильная Семья поддерживали мужество заключенных. Люди охраны, грубые, жестокие, озверелые, были поражены их кротостью, простотой: их покорила полная достоинства душевная ясность, и они чувствовали превосходство тех, кто проявил такое величие духа. И первоначальную жестокость сменяло у многих глубокое сострадание.
«Как я их сам своими глазами поглядел несколько раз, — показал А. Якимов, — я стал душою к ним относиться совсем по-другому: мне стало их жалко; жалко мне стало их, как людей».
Священник Сторожев, служивший 20 мая в доме Ипатьева обедницу, так передал свое впечатление о Великих Княжнах: «Все четыре дочери были, помнится, в темных юбках и простеньких беленьких кофточках. Волосы у всех у них были острижены сзади довольно коротко; вид они имели бодрый». Он же видел их во время службы 1 июля, за три дня до кончины. «Они были одеты в черные юбки и белые кофточки; волосы у них на голове подросли и теперь доходили сзади до уровня плеч; все дочери Государя, — добавляет батюшка, — на этот раз были, я не скажу в угнетении духа, но все же производили впечатление как бы утомленных». «Они все точно какие-то другие, -заметил диакон, — даже и не поет никто».
В понедельник, 2 июля, две женщины мыли полы в доме Ипатьева; Великие Княжны помогали убирать, передвигали в спальне постели и весело между собой переговаривались.
Один из чинов охраны видел Великую Княжну Ольгу в последний раз в саду при доме Ипатьева 3 июля, около четырех часов дня, на прогулке с Государем. А через несколько часов, в ночь на 4 июля, Великая Княжна Ольга, чистая русская девушка, была убита в одной из комнат нижнего этажа дома, расположенной как раз под комнатой Великих Княжон.
Их разбудил среди ночи и провел туда Юровский, который затем на их глазах убил Государя. «Великие Княжны прислонились к стене в глубине комнаты. За первыми же выстрелами раздался женский визг и крик нескольких женских голосов». Они, видимо, пережили последний ужас расстрела самых дорогих на свете — отца и брата. Позднее следствие обнаружило при раскопках в лесу у села Коптяки мелкие вещи, принадлежавшие Великой Княжне.
Так эта славная русская девушка и подлинно русская Великая Княжна одна из первых трагически увенчала невинное мученичество русских людей в наши страшные годы. Любимая дочь Императора Николая II, она наследовала от него все лучшие стороны его души: простоту, доброту, скромность, непоколебимую рыцарскую честность и всеобъемлющую любовь к Родине.
Долголетняя воспитанница и старшая дочь Императрицы Александры Феодоровны, она восприняла от нее искреннюю и глубокую евангельскую веру, прямоту, уменье владеть собой, крепость духа. Заветы Государыни, которая говорила о себе: «всегда верная и любящая, преданная, чистая и сильная, как смерть», были ясны и трудны.
«Сперва — твой долг, потом — покой и отдых.
Твой долг исполняй, вот что лучше всего.
Господу предоставь остальное!»
Так написала она в дневнике Государя; это же внушала она и своим дочерям.
А в заточении она говорила: «Только бы устоять, только бы не дрогнуть духом, только бы сохранить сердце чистое и крепкое». Эти два сильных влияния — отца и матери — сбивались крепким ладом редкой по сплоченности Царской Семьи. Если все это сочетать с природными дарованиями Великой Княжны Ольги и с тем, как ора сумела пройти открыто перед всеми хотя и недолгий, но очень сложный по переживаниям жизненный путь, то перед нами предстанет ее светлый, прекрасный образ русской девушки с большой ясной душой.
Она сумела жить во имя того, во что она верила, любила, и шла она своей прямой дорогой. Она не уходила от жизни, но она и не выходила в жизнь на борьбу; она кротко, но с ясной прямотой защищала свой жизненный путь, на котором ярко горели ее светлые маяки, как «нечто твердое и незыблемое, на что опиралась ее душа»: ее глубокая вера, безграничная любовь к России, к своей Семье (а в ней — к Государю, к Наследнику), ее чистый путь девушки.
Натура цельная, глубокая, она жила и ушла из жизни неузнанная, неоценённая; редко кому открывала она свой душевный мир (думаем, одному Государю, отчасти — Великой Княжне Татьяне); с задушевностью простого искреннего чувства она шла к людям, особенно участливо и любовно — к простым людям и с деятельной любовью — к страдавшим. Ее скромная жизнь должна будить живое сочувствие и глубокий интерес к себе уже по тому немногому, что она проявила в жизни, что приоткрылось из ее сложного и многообещавшего душевного мира, по той роли, к которой она, быть может, была величаво призвана.
Все смели налетевшие бури. Жертвы трагедии России — ей под стать.
…И. С. Шмелев, обращаясь к группе русских девушек в эмиграции, сказал: «Славные русские девушки! Вы русские бездорожницы, вы вышли искать Россию, потонувший Град-Китеж! Идите смело — и найдете… Вам предстоит великое: создать новую, чистую русскую семью, обновлять, очищать от скверны родной народ. Вы понесете народу Бога, понесете в жизнь правду, все то, ценнейшее, чем возвеличена русская женщина: выполнение долга, самоотверженность, милосердие, чистоту, духовность, кротость, готовность к подвигу, верность и глубину любви… С Богом в душе, с верой, с памятью о загубленном, чудесном, чистом вы будете стойки, вы будете свято горды: вам, зарубежные русские девушки, а с вами и вместе и тем, кто сохранил себя там, — великое вам назначено… Мужчине — строить, вам — освящать…»
В этом предстоящем великом подвиге пусть явится светлым и ярким воспоминанием «о загубленном, чудесном, чистом» образ прекрасной и подлинной русской девушки — Великой Княжны Ольги.
Пусть ее светлый облик, ее жизнь будут живым примером, зовущим маяком.
